За тобой через года иду, не колеблясь.
Если ты - провода,я - троллейбус.
Ухвачусь за провода руками долгими,
буду жить всегда-всегда твоими токами.
Слышу я: "Откажись! Пойми разумом:
неужели это жизнь - быть привязанным?!
Неужели в этом есть своя логика?!
Ой, гляди - надоест! Будет плохо".
Ладно! Пусть своё гнут -врут расцвеченно.
С ними я на пять минут,с тобой - вечно!
Ты - мой ветер и цепи, сила и слабость.
Мне в тебе, будто в церкви, страшно и сладко.
Ты - неоткрытые моря, мысли тайные.
Ты - дорога моя, давняя, дальняя.
Вдруг - ведешь меня в леса! Вдруг - в Сахары!
Вот бросаешь, тряся, на ухабы! Как ребенок смешишь.
Злишь, как пытка... Интересно мне жить. Любопытно!

Роберт Рождественский

Магазин Чувств
- Здравствуйте! - поздоровался Молодой человек, войдя внутрь магазина, о котором недавно прочитал в рекламе.
- Здравствуйте! - приветливо ответила ему уже немолодая Продавщица.
- Скажите пожалуйста, а есть ли у вас Романтика? Мне нужно примерно 2-3кг.
- Романтика? - Продавщица удивилась. - Нет, такого товара у нас уже давно нет. Вы наверное о нас в Интернете прочитали, да?
- Да, - кивнул Молодой Человек. - Но там было написано, что у вас должна быть Романтика.
- Это только в online-магазине, - согласилась Продавщица. - У нас этот товар редко пользовался спросом. Обычно те, кому она нужна, заказывают её по Интернету, это и анонимно и по городу с ней идти не надо.
- Разве люди стыдятся того, что хотят Романтики?
- Не знаю. Девушки ещё не так этого стесняются, а вот Мужчины...
- Странно.. - задумался Молодой Человек.
- А Bы, наверное, Студент Гуманитарных Наук, Писатель или Поэт? - Продавщица внимательно рассматривала Молодого Человека.
- Нет. Я Простой Молодой Человек. - Скажите, а что вы мне можете предложить вместо Романтики?
- Так-так, посмотрим, - Продавщица стала осматривать полки. - Есть, например, Вдохновение. Так как оно быстро выветривается, то лучше его открытым на держать, а использовать всё сразу.
- Да, пожалуй, не откажусь. - согласился Молодой Человек. - Скажите, а какой товар пользуется у вас сейчас наибoльшим спросом?
- А спросом у нас пользуются такие товары, как Юмор, Гордость, Тщеславие, Цинизм, Скепсис, Ирония, Вера...
- А как же Любовь?
- О, Любовь во все времена невероятно популярна и всегда пользуется большим спросом.
- И сколько же она стоит?
- Очень-очень дорого. Любовь - это сильное светлое чувство, сильно концентрированное, и продаётся граммами. Вообще-то у большинства она есть ещё с рождения, но люди её не ценят, и растрачивают её, так и не познав всей её прелести. А у некоторых людей она остаётся, она у них растёт и увеличивается, и тогда люди могут дарить друг другу Любовь. Вот вам, Молодой Человек, вам когда-нибудь дарили Любовь? -Продавщица мечтательно закатила глаза, видимо, вспоминая свою молодость. - Это так чудесно, когда дарят Любовь. Сразу чувствуешь себя всесильным и счастливым, Любовь наполняет тебя всего, это так волшебно!
- Наверное я ещё слишком молод. Мне ещё никто никогда не дарил Любовь и я тоже никому её не дарил. После ваших слов мне кажется, что я так ешё и не познал этого чувства, хотя пару минут назад думал совсем иначе.
- Всё у вас впереди... Главное не растратить её раньше времени.
- И что же, многие у вас покупают Любовь? - продолжал расспрашивать Молодой Человек.
- Да как сказать. Я ведь уже сказала, что она продаётся граммами и стоит очень дорого. Вот наша промышленность и придумала, чтобы каждый мог себе позволить любовь, продавать её со всякими добавками. А добавки мало того, что очень негативные, они часто и плохого качества. За то стoит такой "экономный" пакет намного дешевле и раскупается чаще.
- Какие же это там вредные добавки? - усмехнулся Молодой Человек.
- Да самые что ни на есть вредные. Любовь и Ненависть, Любовь и Ревность, Любовь и Презрение, и т.п. Такие добавки сами по себе не продаются, Слава Богу, на них отдельно ещё нет покупателей. А так как это тоже естественный товар, он тоже должен быть распространён среди людей. Многие на эту уценку клюют. Молодые джигиты, например, выбирают самую нестрашную на их взляд добавку - Ревность. Ну а потом убивают на этой почве своих жён и невест.
- Но ведь это не их вина. Ведь если чистую консистенцию не можешь позволить себе купить, приходится выбирать, так сказать, из низшего сорта.
- Нет, Молодой Человек, я ведь вам чуть не забыла сказать самое важное. Любовь не обязательно покупать, её можно вырастить в себе. Я уже говорила, что она есть у большинства уже с рождения, и что многие её растрачивают на просто так. Но, как говорится, земля помнит, что вырастила. Так же и у нас внутри всегда остаётся то крошечное семечко Любви, которое, если за ним ухаживать, поливать, и убивать сорняки, может вырасти до большого сильного красивого цветка. Просто не все люди в это верят, у многих нет на это достаточно Терпения или Надежды. Итак, Молодой Человек, вы решились на что-нибудь?
- Да, конечно, - улыбнулся он в ответ. - Мне, пожалуйста, 2кг Вдохновения и по килограмму Терпения, Веры и Надежды для удобрения моего семечка Любви. Спасибо вам большое. До свидания!

Отредактировано Xeniya (2008-05-19 09:11:08)

http://katechkina.livejournal.com/384524.html#cutid1
Работа. 10 открытий.
Открытия, совершенные мной за два последних месяца можно издавать в трех томах с золотым тиснением. Нет-нет, я всегда понимала, что работа это не совсем просто, и что «за так» у нас даже пенделя не выдадут, однако это не мешало мне надеяться. Надеялось, как водится, на всякую киношную чушь: белый костюм, белый мак, белый кибинет, и белые щеки подчиненного, готового получить разнос. А что? У меня вся френдлента работает в поте лица, и как не почитаешь – то у них ланч, то френч, а то и вовсе какой-нибудь корпоратив с вывозом на природу для коллективного блева в подмосковных лесах. В общем, на службу я пошла не то чтобы нифига не подготовленной, а, так скажем, подготовленной своеобразно.
- Главное, - думаю, - ежедневник купить подороже. А остальное как-нибудь приложится.
И приложилось. Так приложилось, что никакие припарки не помогут.

Далее по порядку.

Открытие первое. Самое херовое – это дорога. Каждое утро я решаю тяжелейшую проблему: что лучше – метро или машина (читать следует как «где тебя выебут меньше»). Не надейтесь! Выебут везде. Просто метро – вариант для любителей быстрого поимелова с элементами насилия, а машина – незаменимое средство для фанатов длительного траха с подглядыванием. Я знаю жизнь: три чашки кофе за завтраком вкупе с пробкой в лефортовском тоннеле, это вам не хрен собачий.

Открытие второе. Мак – ни хрена не мечта. Нет, вообще он красивый, большой и белый, но… Я сильно опозорюсь, если скажу, что до сих пор периодически ищу системный блок под столом? Не сильно? Ок. А как вам вопросы в службу поддержки «скажите, а вот у меня тут файл был и я его куда-то не знаю куда сохранила»? Тоже не самый-самый позор? Ладно, так и быть – колюсь. Натурально хуй знает куда сохранила файл с рубрикатором и действительно позвонила в службу поддержки.
- Ща найдем, - говорят. – Сидите.
Сижу, жду службу, бусики на шее кручу… а тут вдруг мышка как возьмет, кааак поедет по монитору, кааак начнет папки открывать. Я чесслово, чуть не обделалась. По сторонам посмотрела в поисках потусторонней силы, а потом робко-робко до мышки дотронулась. Ползет, блин. Сама. И так это деловито ползет – окнами какими-то там шебуршит, в документах ковыряется… Все, - думаю, - детка Катечкина, пиздец, доработалась. Ща приедут, скрутят, помесят в палату, а в анамнезе напишут «Параноидальный бред: мышь ожившая». Даже за валокардином в сумку полезла, ей-Богу. К счастью, телефонный звонок раздался вовремя: я еще и 100 капель не натрусила. Ну да, у них там сеть, блин.
- Вот ваш файл, девушка, - говорят. – На монитор посмотрите. И больше не теряйте, пожалуйста.
- Да я чуть рассудок не потеряла, - отвечаю. – Предупреждать же надо!
Хихикают.
Короче с маком я пока не дружу, и когда произойдет момент сближения - не знаю.

Открытие третье. Если человек что-то делает пиздато, то это вовсе не значит, что он сделает это пиздато и для тебя. Вот есть, к примеру, автор, который пишет про заек. И такие у него душки эти зайки – и пушистые и смешные, и все время с ними какие-то коллизии происходят – одним словом – красота. И вот обращаешься ты к этому самому автору со словами «дружище, ты так охренительно пишешь про заек, напиши нам текст, мы заплатим, сроку - неделя». Дружище соглашается, ты, довольный собой, ожидаешь статьи, и… И через неделю получаешь что-нибудь в духе «Заяц - животное, наделяемое в народных представлениях эротической (фаллической) символикой и демоническими свойствами. В игровых песнях к ЗАЙЦУ обращаются “заюшка-батюшка”. У южных славян существуют чисто мужские “заячьи” хороводы. У болгар известно мужское личное имя Зайко».
Как дальше?
Дальше ты минут 30 охуеваешь, после чего набираешь «дружищу», и вместо того чтобы сказать «что за безумное говно ты мне прислал?», сообщаешь, что «текст – умопомрачительный, ты – талантище, мы наслаждались всей редакцией, моя бабушка 8 раз перечитывала, мой дедушка вырезал и повесил на стену, моя подруга штудирует на ночь вместо библии, мои коты отказываются ссать в лоток устланный твоей нетленкой, НО….
НО кое-что, нужно переписать».
Без реверансов тут не обойтись, причем не обойтись по двум причинам:
Причина первая. Если сказать творческому человеку, что плод его воспаленного мозга – не менее воспаленное гамно – можно запросто пойти нахуй. Тем более, что (см. причину вторую).
Причина вторая. Нужно лучше объяснять (см. открытие четвертое).

Открытие четвертое. Да – твоя голова – это твоя долбанная голова, и твой взгляд на проблему – это только твой взгляд на проблему. Это открытие далось мне тяжелее всего. Угу. Те вещи, которые у меня «по умолчанию», у всех остальных не то чтобы не правило, а скорее даже исключение. В принципе – удивляться нечему. Помнится, когда-то я писала пост, где употреблялось словосочетание «белый медведь», и всяческие ассоциации с ним. Там были и «большой», и «сильный», и «Север»… В общем, с кучей дерьма на бетонном полу зоопарка михуил ассоциировался только у меня. Но пост – это фигня. Представьте себе, когда речь идет о какой-нибудь невъебучей текстовой простыне страниц так… на 15. Заказывал про коллизии с зайчегами, а получил про фаллический символ у болгарина по имени Зайко. Каково? Или не так - так не правильно. Правильно: кто в этом виноват?

Открытие пятое. Виноват всегда ты. Дерьмовый текст, паршивое настроение у подчиненного, перенос съемки – это твоя вина. Перекладывают только лузеры. Ты должен был прислать нормальный план для статьи, мотивировать своего коллегу, и выебать тех, кто отвечал за съемку. Ты. Ты. Ты. Если это не принять, то дальше ничего не получится. И я принимаю. И это очень тяжело – такое принимать. Ответственность – вообще тяжелая штука. Но, решает только тот, кто отвечает. И, пожалуй, «решать» - достаточная компенсация (см. последний пункт).

Открытие шестое. С детьми – не просто. Это только так считается, что они «по определению». По определению фотогеничны, по определению болтливы, и по определению смешны. Нет, с фотографиями еще более-менее, но вот остальное не так уж и радужно. Тот самый «детский лепет», над которым все смеются, по заказу не получается. Разговорить – целая наука, и хороший разговор стоит дорогого.

Открытие седьмое. О ежедневниках. Что я там писала? Подороже и посолиднее? Чушь. У меня какая-то совершенно халявная книжица с трактором на обложке. Единственная отрада заключается в том, что если, скажем, лет через 300, мои записульки найдут археологи, то это будет открытием почище пирамиды Хеопса. Ну да, строительство пирамиды хотя бы можно объяснить…
12 августа: что лучше – бегемот или жираф?
14 ноября: ПДД объясняет…пингвин…мудацкая идея!...поз-ть наташе! Пингвин – говно. Переделать песочницу в музей дарвина.
17 ноября. Тиме – штаны, пингвин – говно.
18 ноября. Хуй по детским горкам – тел *******, спросить Люду. А может пингвин?
19 ноября. Разработка пингвина – Люда. Дет гор. Охуен. Идея! Клюв – оранж… выяснить какие клювы!!!
20 ноября. Пингв. Говн. Ассоциации. Говн. Люда. Говн. Тиме – штаны!!!! Мам. Звн. 4 раза. Перезвн.

Открытие восьмое. Это очень херово, когда тебе «звн» посередине рабочего дня. Да, да, мой любезный муж Дима, теперь я понимаю, почему ты утрачиваешь свою любезность в тот момент, когда я сообщаю тебе, что стиральный порошок закончился.
Ну как ты там, Кать? – Все хорошо, но я занята.
А домой вернешься когда? – Спроси что-нибудь полегче – Извини, ты не вовремя!
А мы тут сидим… жарко… - Я, блять рада за вас, - Ма, а можно я чуть позже перезвоню?
Вот так всегда. Тебе нет до нас дела! – РРРРРРРРРРРРРРРРРРР, - Мне есть. Просто некогда.
Ты купила ребенку штаны? – Ой! Штаны! Пингвин! Люда! Клюв! Ой! – Клюв куплю сегодня. Пока.
Совсем с ума сошла со своей работой!!!

Открытие девятое. Если ты не сумасшедший – тебе не повезет. Знаете, в чем отличие ебнутых от прочих? Они верят. Без веры - ты труп. А еще – вера заразна. По большому счету все – фигня, все эти бабки, огромадные планы, совещания… Главное заболеть самой и заразить остальных. По-другому не бывает. И в этом плане – я полный псих. Я не позволяю себе сомневаться.

Открытие десятое. А что на выходе? На выходе – усталость, дом запущенный, муж, стирающий носки мылом ручного изготовления… И ты, смотрящая в точку, про себя повторяющая «а нахера все это надо?». И когда уже совсем паскудно, так паскудно, что дальше некуда – привет! – первая верстка. Четыре статьи. Сидишь, трясущимися руками перебираешь листики, читаешь тексты, которые неделю назад ненавидела, и понимаешь, что, черт побери, это ведь хорошо! Это ведь так как надо! И еще совсем недавно – ничего не было, а теперь – есть все. Все – из ничего – это единственная причина, ради которой можно пойти на все что угодно, акт творения – совершенно божественный, но сейчас он перепал и тебе. И все остальное, по сравнению с этими листиками, меркнет, и неудачи забываются, и даже болгарин по имени Зайко, кажется тебе смешным и уместным, и ты пуста, единственной пустотой, которая может быть приятна – выложилась. Выложилась, да.

Поэтому до июля – без текстов. В июле будет про Ф., выкопавшего мамины георгины, и про Великие Луки, и про мое новое платье. А до июля – тсссс.
Работаю, дергаю вас по каким-либо рабочим надобностям (спасибо, кстати, большое – я бы пропала без вас и без ваших говорливых отпрысков), а на выходных – отсыпаюсь.
Ваша Катища.

Анна Гавальда
Сколько лет...
*(одна из 12 новелл "Мне бы хотелось, чтоб меня кто-нибудь где-нибудь ждал"))ссылка на ветке "Книги.."

     
     Сколько лет я думал, что этой женщины больше нет в моей жизни... Даже если она где-то
близко, все равно - ее нет.
     Что ее вообще больше нет на свете, что она живет очень далеко, что она никогда не была
так уж хороша, что она осталась в прошлом. В том прошлом, когда я был юным романтиком и
верил, что любовь - это навсегда, а моя любовь к ней сильнее всего на свете. Верил в весь этот
вздор.
     
     Мне было двадцать шесть лет, и я стоял на перроне вокзала. Я не понимал, почему она так
плачет. Я обнимал ее, уткнувшись лицом в шею. Я думал, она горюет, потому что я уезжаю, и
не может этого скрыть. Только через несколько недель, в течение которых, наплевав на
гордость, я, как побирушка, донимал ее телефонными звонками и размазывал сопли в
длиннющих письмах, я все понял.
     Понял, что в тот день она дала слабину, потому что знала, что смотрит мне в лицо в
последний раз, и плакала надо мной, над моей содранной шкурой. И что этот трофей не
доставил ей удовольствия.
     Много месяцев я на все натыкался.
     Я ничего вокруг себя не замечал и на все натыкался. Чем больнее мне было, тем чаще
натыкался.
     Я был типичным отвергнутым влюбленным: все те пустые дни я усиленно делал вид,
будто ничего не произошло. Вставал по утрам, вкалывал до отупения, ел, не ощущая вкуса еды,
пил пиво с сослуживцами и даже отважно подтрунивал над братьями, в то время как любой из
них мог одним словом выбить меня из колеи.
     Но я вру. Какое, к черту, мужество - дурь это была: я ведь верил, что она вернется.
Правда, верил.
     
     Тогда я еще не знал, что на перроне вокзала воскресным вечером разбилось мое сердце. Я
не находил выхода и натыкался на все подряд.
     Прошли годы, но время меня не лечило. В иные дни я ловил себя на мысли: "Надо же!...
Странно... Кажется, вчера я ни разу не подумал о ней..." И вместо того чтобы радоваться,
недоумевал: как же мне удалось прожить целый день, не думая о ней? Ее имя постоянно
всплывало в памяти. И два-три очень отчетливых воспоминания. Всегда одни и те же.
     Это правда.
     Я спускал ноги с кровати по утрам, ел, умывался, одевался и шел на работу.
     Порой я даже с кем-то встречался и видел обнаженное девичье тело. Случалось. Но без
нежности.
     Эмоций - ноль.
     
     А потом мне наконец повезло. Как раз тогда, когда было уже абсолютно все равно.
     Мне встретилась другая женщина. Женщина, совсем не похожая на ту, влюбилась в меня,
женщина с другим именем, и она решила сделать из меня человека. Не спрашивая разрешения,
она вернула меня к жизни и меньше чем через год после нашего первого поцелуя, случившегося
в лифте во время какого-то конгресса, стала моей женой.
     О такой женщине я и мечтать не мог. Честно говоря, просто боялся. Я больше никому не
верил и, наверное, часто обижал ее. Я ласкал ее живот, думая не о ней. Приподнимал волосы на
затылке и искал там другой запах. Она ни разу мне ничего не сказала. Она знала, что моя
призрачная жизнь долго не протянет. Из-за ее смеха, из-за ее тела, из-за всей этой простой и
бескорыстной любви, которой она щедро меня одаривала. Она оказалась права. Моя призрачная
жизнь кончилась, и я зажил счастливо.
     
     Она сейчас здесь, в соседней комнате. Она спит.
     
     В профессиональном плане я достиг большего, чем мог себе представить. Вы скажете, что
"терпение и труд все перетрут", что я "оказался в нужном месте в нужное время", что сумел
принять необходимые решения, что... не знаю.
     Как бы то ни было, удивленные и недоверчивые взгляды моих бывших сокурсников
означают, что ничего подобного они от меня не ожидали: красивая жена, красивая визитная
карточка и рубашки, сшитые на заказ... а ведь начинал практически на пустом месте.
     В свое время я считался парнем, у которого одни девушки на уме, то есть, в общем-то...
одна девушка; который на лекциях строчит ей без устали письма, а на террасах кафе не
заглядывается ни на ножки, ни на грудки, ни на глазки, ни на что другое. Который каждую
пятницу мчится на первый парижский поезд и возвращается в понедельник утром печальный, с
темными кругами под глазами, проклиная расстояния и усердных контролеров. Да, для них я
был скорее Арлекином, чем плейбоем, что верно, то верно.
     Я так любил ее, что мне было не до занятий, и вот из-за того-то, что я запустил учебу, да и
вообще ни о чем всерьез не думал, она меня и бросила. Наверное, решила, что будущее
слишком... туманно с таким парнем, как я.
     Глядя сегодня на выписки с моих банковских счетов, я убеждаюсь, что жизнь любит
шутить-с нами шутки.
     
     Итак, я жил-поживал и добра наживал.
     Разумеется, нам - вдвоем с женой или с друзьями - случалось, улыбаясь, вспоминать
студенческие годы, фильмы и книги, повлиявшие на нас, и наши юношеские увлечения - давно
позабытые лица, оставшиеся далеко в прошлом и случайно всплывавшие из глубин памяти. И
цены в кафе, и тому подобное... Эту часть нашей жизни мы положили на полку. И иногда
хвалились ею, показывая. Но я никогда не тосковал. Чего нет, того нет.
     
     Помню, было время, когда я каждый день проезжал мимо дорожного указателя с
названием города, в котором, насколько мне было известно, она все еще живет.
     Каждое утро по пути на работу и каждый вечер по пути домой я поглядывал на этот
указатель. Только поглядывал - и все. Ни разу не свернул. Подумывал об этом, не скрою, но
даже мысль о том, чтобы включить поворотник, казалась равноценной плевку в лицо моей
жене.
     Но поглядывать я поглядывал, это правда.
     А потом я сменил работу. И больше никакого указателя.
     
     Но были всегда и другие причины, другие поводы. Всегда. Сколько раз на улице я
оборачивался с замиранием сердца, потому что мне почудился мелькнувший силуэт,
похожий... голос, похожий... волосы, похожие...
     Сколько раз!
     
     Я считал, что забыл ее, но стоило мне оказаться в одиночестве в более или менее тихом
месте, как она приходила, и я ничего не мог поделать.
     Как-то на террасе ресторана, с полгода назад, даже меньше, когда клиент, которого я
пригласил, так и не пришел, я сам вызвал ее из моей памяти. Я расстегнул воротничок и послал
официанта за пачкой сигарет. Крепких, горьковатых сигарет, которые курил тогда. Я вытянул
ноги и попросил не убирать второй прибор. Заказал хорошего вина, кажется, "Грюо-Лароз"...
Сидел, курил, сощурив глаза и наслаждаясь солнечным лучиком, смотрел, как она идет ко мне.
     Смотрел и не мог насмотреться. И все это время думал о ней, о том, что мы делали, когда
были вместе и спали в одной постели.
     
     Никогда я не задавался вопросом, люблю ли я ее до сих пор, не пытался сформулировать,
какие чувства к ней испытываю. Это было ни к чему. Но я любил эти свидания со своей
памятью, когда оставался один. Я должен это сказать, потому что это правда.
     На мое счастье, я при моем образе жизни не так уж часто остаюсь один. Разве что
какой-нибудь болван-клиент забудет о встрече или же мне случится ехать ночью одному в
машине и при этом никуда не спешить. То есть практически никогда.
     
     Даже если бы мне и захотелось вдруг поддаться минутной хандре и поиграть в
ностальгию и вроде бы шутки ради отыскать, к примеру, ее номер в телефонном справочнике
или сделать еще какую-нибудь подобную глупость, теперь я знаю, что это невозможно, потому
что в последние годы я застрахован от безумств. Да так, что надежнее не бывает: детьми.
     На моих детях я просто помешан. У меня их трое; старшая дочь, семилетняя Мари, вторая,
Жозефина, которой скоро четыре, и младшенький, Иван - ему нет еще и двух лет. Между
прочим, это я вымолил у жены третьего ребенка, она, помнится, говорила, что устала, что будет
тяжело, но я так люблю малышей, их лепет и мокрые поцелуи... "Ну пожалуйста, - умолял
я, - роди мне еще ребенка". Она упиралась недолго, и уже за одно это я дорожу ею больше
всех на свете, ближе нее у меня никого нет и не будет. Даже если я и не избавлюсь никогда от
одной тени из моего прошлого.
     
     Мои дети - лучшее, что есть у меня в жизни.
     Какой-то давний роман в сравнении с этим ничего не значит. Ровным счетом ничего.
     
* * *
     
     Вот так примерно я и жил, пока на прошлой неделе она не произнесла свое имя в
телефонную трубку:
     - Это Элена.
     - Элена?
     - Я не вовремя?
     Я сидел с сынишкой на коленях, он тянулся к трубке и пищал.
     - Мм...
     - Это твой ребенок?
     - Да.
     - Сколько ему?
     - ...Зачем ты мне позвонила?
     - Сколько ему?
     - Год и восемь месяцев.
     - Я позвонила, потому что хочу с тобой увидеться.
     - Ты хочешь увидеться?
     - Да.
     - Что за ерунда, что все это значит?
     - ...
     - Ты что, просто так взяла и позвонила? Подумала; как он там?... Надо бы увидеться...
     - Почти что так.
     - Почему?... Я хочу сказать, почему сейчас?... Прошло столько...
     - Двенадцать лет. Прошло двенадцать лет.
     - Да. И в чем же дело?... Что произошло? Ты проснулась? Чего ты хочешь? Хочешь
знать, сколько лет моим детям, или остались ли у меня на голове волосы, или... или
посмотреть, как на меня подействует твой звонок, или... или просто поболтать о старых добрых
временах?
     - Послушай, я не думала, что ты это так воспримешь, я вешаю трубку. Мне очень жаль.
Я...
     - Как ты узнала мой телефон?
     - У твоего отца.
     - Что?
     - Позвонила твоему отцу и спросила твой номер, вот и все.
     - Он тебя вспомнил?
     - Нет. То есть... я не назвалась.
     
     Я спустил сынишку с колен, и он ушел к сестрам в детскую. Жены дома не было.
     - Подожди минутку... Мари! Надень ему пинетки, ладно?...Алло! Ты здесь?
     - Да.
     - Ну?
     - Что - ну?
     - Ты хочешь увидеться?
     - Да. Так... Посидеть где-нибудь или прогуляться...
     - Зачем? К чему все это?
     - Просто хочу тебя увидеть. Поговорить с тобой немножко.
     - Элена?
     - Да.
     - Почему ты это делаешь?
     - Почему?
     - Да, почему ты мне позвонила? Почему так поздно? Почему именно сейчас? Тебе даже
не пришло в голову, что у меня могут быть проблемы по твоей милости... Ты набираешь мой
номер и...
     - Послушай, Пьер. Я скоро умру.
     - ...
     - Я позвонила тебе сейчас, потому что я скоро умру. Не знаю точно когда, но осталось
недолго.
     Я отставил трубку от уха, глубоко вдохнул и попытался встать, но не смог.
     - Это неправда.
     - Правда.
     - Что с тобой?
     - О... долго объяснять. С кровью что-то... в общем, я уже сама толком не знаю что,
запуталась в диагнозах... говорят, какая-то редкая штука.
     Я спросил ее:
     - Ты уверена?
     - Ты что? Что ты несешь? Думаешь, я сочинила слезливую мелодраму, чтобы иметь
повод позвонить тебе?
     - Извини.
     - Ничего.
     - Может быть, врачи ошибаются?
     - Да... Может быть. Хотя... не думаю.
     - Как это могло случиться?
     - Не знаю.
     - Тебе плохо?
     - Да так...
     - Тебе плохо?
     - Да, есть немного.
     - Ты хочешь увидеть меня в последний раз?
     - Да. Можно так сказать.
     - ...
     - ...
     - Не боишься разочароваться? Может, лучше помнить меня... прежним?
     - Молодым и красивым?
     Я понял, что она улыбается.
     - Вот именно. Молодым и красивым, без единого седого волоса...
     - У тебя седые волосы?
     - Да, кажется, целых пять.
     - А! Ну, это ничего, а то я испугалась! Ты прав. Не знаю, насколько это хорошая мысль,
но я давно об этом думала... и поняла, что мне и правда было бы приятно... А мне в последнее
время мало что приятно... так что я... я позвонила тебе.
     - И как давно ты об этом думала?
     - Двенадцать лет! Да нет... Шучу. Я думала об этом несколько месяцев. С тех пор как в
последний раз вышла из больницы, если быть точной.
     - Значит, ты хочешь меня увидеть?
     - Да.
     - Когда?
     - Когда хочешь. Когда сможешь.
     - Где ты живешь?
     - Все там же. В ста километрах от тебя, насколько я помню.
     - Элена...
     - Что?
     - Нет, ничего.
     - Ты прав. Ничего. Так сложилось. Это жизнь, и я позвонила тебе не для того, чтобы
копаться в прошлом или рассуждать о том, что было бы, если бы... Я... Я позвонила потому,
что мне хочется еще раз увидеть твое лицо. Вот и все. Знаешь, как люди возвращаются в
городок, где прошло их детство, или в родительский дом... или еще куда-то, где произошло
нечто значительное в их жизни.
     - Вроде как паломничество, понятно.
     Я вдруг понял, что голос у меня изменился.
     - Вот именно. Паломничество. Представь, что твое лицо - это то, что много значило в
моей жизни.
     - Паломничество - это всегда грустно.
     - Откуда ты знаешь? У тебя что, есть опыт?
     - Нет. Хотя да. В Лурд...
     - А, ну да, ясно... как же, Лурд, конечно...
     Она изо всех сил старалась сохранять насмешливый тон.
     
     Я слышал, как малыши сцепились в детской, и мне совершенно не хотелось больше
разговаривать. Не терпелось повесить трубку. Наконец я выдавил из себя:
     - Когда?
     - Как скажешь.
     - Завтра?
     - Если хочешь.
     - Где?
     - Где-нибудь на полпути между нашими городами. В Сюлли, например...
     - Ты можешь водить машину?
     - Да. Я могу водить машину.
     - А что там есть, в Сюлли?
     - Да ничего особенного, наверное... посмотрим. Проще всего встретиться у мэрии...
     - В обед?
     - Ох, нет. Есть со мной не очень-то весело... - Она опять вымученно рассмеялась.
-...Лучше после обеда.
     
* * *
     
     Он не смог заснуть в эту ночь. Смотрел в потолок широко открытыми глазами. Только бы
они остались сухими. Только бы не заплакать.
     Нет, не из-за жены. Он боялся другого, боялся, что заплачет о конце своей потаенной
жизни, а не о конце этой женщины. Он знал, что если заплачет, то уже не остановится.
     Нельзя открывать шлюзы. Ни в коем случае. Ведь уже столько лет он гордится собой и не
приемлет слабости в людях. В других. В тех, что сами не знают, чего хотят, и вязнут в своих
комплексах.
     Столько лет он, дурак, с нежностью оглядывается на свою молодость. Столько лет думает
о ней с притворно-снисходительной улыбкой и делает вид, будто что-то понял. Хотя ни черта
он не понял.
     Он прекрасно знает, что любил только ее и только ею был любим. Что она - его
единственная любовь, и с этим ничего не поделаешь. Что она выбросила его из своей жизни,
как ненужный хлам. Что ни разу потом она не протянула ему руки, не написала ни слова ради
того, чтобы помочь ему оправиться от удара. Чтобы признаться, что не такая уж она
замечательная. Что он заблуждался на ее счет. Что он лучше нее. Или что она совершила
величайшую в своей жизни ошибку и втайне жалеет об этом. Он знал, как она горда. Так и не
сказала, что все эти двенадцать лет тоже мучилась, а вот теперь скоро умрет.
     
     Он изо всех сил сдерживал слезы, и в голову лезло невесть что. Вот именно. Невесть что.
Жена, повернувшись на бок, во сне положила руку ему на живот, и он тут же разозлился на себя
за все эти бредни. Ну и что, что он любил другую и был любим, ну и что? Он смотрит на лицо
спящей жены, берет ее руку и целует. Она улыбается, не просыпаясь.
     Нет, грех ему жаловаться. И нечего лгать себе. Страсть, романтика - все хорошо в свое
время. Но с этим покончено, так-то вот. И вообще, завтра после обеда не очень удобно, завтра
встреча с партнерами из "Сигмы-2". Придется отправить вместо себя Маршерона, а не хотелось
бы, потому что этот Маршерон...
     Он не смог заснуть в эту ночь. Он думал о массе вещей.
     Так он мог бы объяснить свою бессонницу; вот только вокруг все как-то потускнело,
ничего не видно, и он, как всегда, когда ему больно, снова на все натыкается.
     
* * *
     
     Она тоже не смогла заснуть в эту ночь, но она привыкла. Она теперь почти не спит.
Потому что недостаточно утомляется днем. Это врач так говорит. Ее сыновья у своего отца, и
она ничего не делает, только плачет.
     Плачет. Плачет. Плачет.
     Она не сдерживается, дает себе волю, она хочет выплакать себя всю. Наплевать, скоро
будет легче, пора уже, пусть врач сколько угодно говорит, что она не утомляется, ни черта он
не понимает - в своем стерильном халатике, со своими замысловатыми словечками. На самом
же деле она до смерти устала. До смерти.
     Она плачет, потому что наконец позвонила Пьеру. Она всегда находила возможность
узнать его телефон и, бывало, набирала десять цифр, отделявших ее от него, слышала его голос
и сразу вешала трубку. А однажды она даже следила за ним целый день, потому что ей хотелось
знать, какой у него дом, какая машина, где он работает, как одевается, какое у него настроение.
И за его женой следила тоже. Пришлось признать, что та красивая, веселая и у них есть дети.
     
     Она плачет, потому что сегодня ее сердце снова забилось, а она уже давно не верила, что
это возможно. Жизнь обошлась с ней куда более сурово, чем можно было ожидать. Она узнала,
что такое одиночество. Она думала, что теперь слишком поздно, чтобы что-нибудь чувствовать,
что все растрачено. Особенно с тех пор, как они вдруг засуетились - после обычного анализа
крови, когда она просто показалась врачу, ничего особенного, неважно себя чувствовала. Всем,
от рядовых докторов до медицинских светил, было что сказать о ее болезни, но практически
нечего о том, как ей помочь.
     
     У нее столько причин плакать, что даже думать об этом не хочется. В этих слезах вся ее
жизнь. И чтобы не стало совсем худо, она говорит себе, что плачет просто потому, что хочется
поплакать, вот и все.
     
* * *
     
     Она уже ждала, когда я подошел, и улыбнулась мне. Сказала: "Кажется, впервые я не
заставляю тебя ждать, вот видишь, никогда не надо терять надежду", - а я ответил, что и не
терял.
     Мы не поцеловались. Я сказал ей: "Ты совсем не изменилась". Прозвучало глупо, но я
действительно так думал, мне только показалось, что она стала еще красивее. Очень бледная, и
видны все голубые жилки вокруг глаз, на веках и на висках. Она похудела, и лицо стало
тоньше, чем раньше. Она выглядела более сдержанной по сравнению с той, живой как ртуть,
которую я помнил. Она не отрываясь смотрела на меня. Хотела, чтобы я говорил, хотела, чтобы
я помолчал, И все время улыбалась мне. Ей хотелось смотреть на меня, а я маялся, не зная, куда
девать руки, не зная, можно ли закурить или дотронуться до ее пальцев.
     
     Городишко оказался настоящей дырой. Мы прошлись немного, до сквера.
     Мы рассказывали друг другу, как жили все эти годы. Довольно сбивчиво. О многом
молчали. Она задумывалась, подбирая слова. Потом вдруг спросила меня, в чем разница между
разбродом и шатанием. Я не знал. Она махнула рукой: ладно, не важно. И сказала, что от всего
этого стала то ли желчной, то ли жесткой, во всяком случае, совсем не такой, какой была
раньше.
     
     О ее болезни мы почти не упоминали - только один раз, когда она заговорила о своих
детях и сказала, что это не жизнь для них. Не так давно она хотела сварить им вермишель, но
даже этого не смогла сделать, потому что кастрюля с водой оказалась неподъемной. И вообще,
это не жизнь. Слишком много горя.
     Она заставила меня рассказать о жене, о детях, о работе. Даже о Маршероне. Ей все
хотелось знать, но я прекрасно видел, что она меня почти не слушает.
     
     Мы сели на облупленную скамейку у фонтана, который не работал, по всей видимости, с
самого дня открытия. Неприглядная картина. Унылая и неприглядная. Стало сыро, и мы
ежились, пытаясь согреться.
     Наконец она встала, сказала, что ей пора.
     
     Она сказала: "У меня к тебе одна просьба, всего одна. Мне бы хотелось почувствовать
тебя". Я ничего не ответил, и тогда она призналась, что все эти годы мечтала почувствовать
меня, вдохнуть мой запах. Я держал руки глубоко в карманах плаща, потому что иначе я бы...
     Она зашла мне за спину и наклонилась к моим волосам. Она так и стояла, а я чувствовал
себя хуже некуда. Потом ее нос ткнулся в ямку моего затылка, прошелся вокруг головы,
медленно, не спеша, а потом она скользнула ниже, вдоль шеи, к воротничку рубашки. Она
вдыхала, а руки тоже держала за спиной. А потом она развязала на мне галстук и расстегнула
две верхние пуговицы рубашки, и я почувствовал, как кончик ее носа холодит мне кожу над
ключицами, и я... я...
     Я, кажется, дернулся. Она выпрямилась за моей спиной и положила обе ладони мне на
плечи. И сказала: "Я сейчас уйду. Пожалуйста, не двигайся и не оборачивайся. Очень тебя
прошу. Очень".
     Я не двинулся с места. Я и сам не хотел оборачиваться: не хватало только, чтобы она
увидела мои распухшие глаза и перекошенную физиономию.
     Я сидел довольно долго, потом встал и пошел к своей машине.